5 июня в Казахстане отмечают День эколога.
Лаура Маликова – не только инженер-эколог, она ещё и юрист, выпускница шведской программы по инженерной экологии, участница арктической экспедиции и основатель Ассоциации практикующих экологов. Сегодня она помогает молодым специалистам и защищает права экологов. В интервью Centralmedia24 она рассказала, что происходит с воздухом в Казахстане, почему молодые учёные уезжают из страны и почему экологи должны быть не только в поле и лабораториях, но и в парламенте.
– Лаура, расскажите, откуда вы родом, как и когда решили стать экологом?
– Я родилась в Сарыагаше – сегодня это территория Туркестанской области. Мой отец был сантехником, а мама – учителем русского языка и литературы. В детстве я не знала о существовании профессии эколога. После того, как я отучилась на химика-инженера, меня взяли на позицию инженера-эколога, тогда я узнала об этой профессии.
– Почему вы выбрали именно экологию? Был ли момент, когда вы поняли, что это – ваше дело?
– Мне было очень интересно проводить половину рабочего времени в офисе, а вторую – ездить на природу, побережье Каспийского моря. Это оказалось удивительно интересным и приятным опытом. Так экология вошла в мою жизнь. Позже я прошла обучение в Швеции по инженерной экологии и продолжила развиваться в этом направлении.
Мне близка промышленная экология: выбросы, сбросы, отходы, государственное регулирование, законотворчество. В прошлом году я окончила магистратуру по международному праву в ЕНУ, где писала диссертацию об экологическом ущербе в международном контексте. У меня три высших образования: химико-технологическое, инженерная экология и энергетика, а также международное право.
– Помните ли вы своё первое экологическое потрясение? Что заставило вас задуматься о природе всерьёз?
– Серьёзно задуматься о будущем планеты меня заставила экспедиция в Арктику в 2012 году. Тогда наш руководитель показал фотографии, сделанные 10 лет назад в том же месте в тот же сезон. Мы сравнили их с тем, что видели своими глазами – это было пугающе. Льды стремительно таяли. Я впервые по-настоящему испугалась за будущее – смогут ли мои дети увидеть белых медведей? А внуки их, скорее всего, уже не увидят вовсе.
Похожее ощущение меня настигло и в Бразилии на одном из островов во время научной стажировки. Я увидела настолько огромные деревья с листьями такого размера, что рядом с ними человек казался крошечным. Меня поразила мощь природы и одновременно стало очевидно, насколько наивно выглядят попытки человека управлять ею: засыпать озеро, изменить русло реки. Эти моменты меня, конечно, потрясли, и я всерьёз задумалась о том, на какой планете мы живём, и насколько природа намного сильнее самого человечества.
– Сталкивались ли вы с сексизмом на работе или в академической среде?
– Да, была такая ситуация. В 2015 году меня пригласили на работу в Астану. Это был Информационно-энергетический центр при Министерстве энергетики – тогда вопросы экологии ещё входили в структуру Минэнерго.
Это был даже не сексизм, а наверное, какое-то использование своих полномочий с целью удовлетворить свои потребности. У нас прошла неформальная встреча с руководителем этой организации. Пожилой мужчина сделал мне шокирующее предложение: если я рожу ему наследника, он обеспечит мне работу с хорошей зарплатой. Сначала я не поверила своим ушам. Затем включила диктофон и записала всё, что он говорил. После чего отказалась и на следующий день написала на него жалобу. Его позже уволили, но этот эпизод повлиял на моё отношение к государственной службе.
– Чем вы сейчас занимаетесь? Какой проект или направление для вас сегодня в приоритете?
– Сейчас особо активных проектов нет. Недавно завершился региональный грантовый проект по качеству воздуха в Центральной Азии.
В 2018 году мы с коллегами создали Ассоциацию практикующих экологов. Это что-то вроде профсоюза, который помогает защищать права экологов. Многие из них сталкиваются с давлением, особенно, когда в отчётах фиксируют превышения по выбросам. Некоторые теряют работу из-за того, что добросовестно выполняли свои обязанности.
На базе ассоциации мы реализовали проект по качеству воздуха в Центральной Азии. Создали платформу, объединившую государственный сектор, НПО, экспертов и учёных. У нас есть проект по региональному сельскому хозяйству – мы проводили обучение фермеров в четырёх регионах. Были и мини-проекты по качеству воды. Мы сотрудничаем с вузами, чтобы помогать выпускникам экоспециальностей пройти переподготовку и трудоустроиться.
Кроме того, мы выступаем как неформальные консультанты для государственных органов. Чиновники обращаются к нам с вопросами, потому что мы участвовали в разработке нового Экологического кодекса, вступившего в силу 1 июля 2021 года.
Мы также проводим платные курсы для корпоративных экологов, объясняем, как применять положения нового кодекса на практике.
– Какую экологическую проблему вы считаете самой острой в Казахстане?
– Сегодня самая острая экологическая проблема в Казахстане – это загрязнение воздуха. По данным “Казгидромета”, особенно тяжёлая ситуация в центральных, северных и восточных регионах страны. Там по-прежнему сжигают уголь, причём с высоким содержанием золы – до 42%. Это напрямую влияет на здоровье населения.
Национальный институт Министерства здравоохранения отмечает: именно в этих регионах зафиксированы высокие уровни бронхиальной астмы, аллергии, сахарного диабета и заболеваний крови. Всё это связано с качеством воздуха. Необходимо полное газифицирование страны.
Также есть необходимость выносить крупные промышленные предприятия (такие как “Казцинк” в Усть-Каменогорске) за пределы городов. Географические особенности этого региона не позволяют обеспечивать проветривание, и никакие «зелёные» технологии в таких условиях не сработают.
– С какими трудностями чаще всего сталкиваются экологи в Казахстане: в науке, в госструктурах, в общественном поле?
– Я знаю нескольких казахстанских учёных, занимавшихся загрязнением воздуха. Кто-то уехал на стажировку в США, кто-то перешёл в коммерческие проекты. По их словам, они получают финансирование с большим опозданием на 3-6 месяцев. Из-за этого учёные не могут своевременно купить оборудование и сдать отчёты, то есть бюрократия в научной среде и внутри университетов, которые получили статус научного института, не создаёт условия для учёных, и они очень часто уезжают из страны. Так и происходит у нас отток мозгов, к сожалению.
Поэтому я считаю, что нужно решать проблему бюрократии в науке как на уровне министерства, так и внутри университетов. Иначе учёные продолжат уезжать сначала на стажировку, потом – чтобы получить учёную степень или постдокторантура.
– Как развивается наука в Казахстане? Есть ли движение вперёд?
– Научные исследования в экологии – это фундаментальное направление. Не бывает так, что одно исследование привело к какому-то открытию. Обычно одно исследование становится основой для следующего, затем ещё одного, и только через 10-15 лет появляется новая методика анализа воздуха или воды.
Ждать быстрых результатов от науки не стоит – это не коммерция, а научные исследования.
Я сама ушла из науки, потому что финансирование было мизерное – в 2011 году в Алматы зарплата начинающего молодого научного специалиста была 35 тысяч тенге, поэтому я ушла работать на производственные предприятия. И этот опыт очень мне помог – я поняла, как всё устроено на практике: и в уранодобыче, и в нефтегазе, и в строительстве, и в проектах с международным финансированием.
– Что мешает экологической науке в Казахстане? А что вселяет надежду?
Бюрократия, коррупция и непрозрачная оценка проектов. Например, есть проект по спасению Арала, который регулярно получает финансирование, но непонятно, на что именно тратятся эти деньги. Или случай, когда разработка аналога программного комплекса ERA была выдана за научный проект, хотя на деле это был коммерческий продукт. На него выделили сотни миллионов тенге. Такие примеры свидетельствуют о том, что многие научные гранты не соответствуют реальному общественному запросу.
В научных институтах до сих пор сидят «агашки» и «татешки», которые определяют, какие проекты выиграют с использованием «телефонного права». Всё это нужно менять. И бюрократию тоже надо сокращать. Тогда, я думаю, будет желание у специалистов заняться наукой.
– Как, по-вашему, государство сегодня относится к экологической ситуации в стране на уровне приоритетов и финансирования?
– Когда в 2019 году президентом стал Токаев, он восстановил Министерство экологии, остановил проект горнолыжного курорта на Кокжайляу, поддержал национальные проекты по озеленению. Но после январских событий началась череда неправильных кадровых решений. В результате трагедии: гибель 14 лесников, весенние паводки. Всё это, я считаю, последствия политизации сферы экологии.
Хорошо видно, как принимаются решения на примере Талдыколя. Там застройщики засыпали часть озера. Государство решило не трогать уже засыпанное, сохранить только то, что осталось. Хотя по закону виновных можно было привлечь к ответственности. Этого не сделали.
То же самое произошло с системой переработки отходов после ликвидации РОПа. Всё это было политизировано, будто бы все переработчики связаны с Алиёй Назарбаевой, что неправда. Несколько компаний действительно были аффилированы, но не все. После её ухода предприятия перешли под контроль заместителей акимов. В Астане конкурсы выигрывали компании, у которых даже техники не было, но у них были связи.
Я думаю, в любой стране есть такое влияние политического менеджмента. Здесь вопрос в том, у кого интересы больше совпадают с теми задачами и целями, которые приняты в сфере экологии. Когда адекватные эксперты, работающие в экологической сфере, сталкиваются с таким отношением, они уходят. Мы наблюдаем институциональную деградацию. Экологией должны заниматься профессионалы. Это такая же сфера, как медицина, образование или энергетика.
Касательно финансирования. Мы сейчас видим, как “Жасыл Даму” финансирует различные проекты. Он вновь вернул старые правила, которые действовали при РОПе в 2018 году, несмотря на то, что с конца 2020 года действовали обновлённые, улучшенные подходы. Это усложнило работу переработчиков: не все теперь могут получить выплаты за сбор и переработку отходов за счёт утильсбора.
Недавно «Жасыл Даму» провёл закуп на 54 млн тенге на проведение экологических уроков – в самом конце учебного года. Победили организации, которых никто не знает, и это вызывает вопросы. Всё это говорит о мутных схемах внутри самой компании, о возможной коррупции и непрозрачной работе.
С 1 июля 2021 года вступил в силу новый Экологический кодекс. Одновременно в Бюджетный кодекс были внесены изменения: теперь налоги за загрязнение окружающей среды должны в полном объёме направляться на природоохранные мероприятия. Управления природных ресурсов на местах обязаны разрабатывать трёхлетние планы и включать в них конкретные экологические мероприятия.
Работа ведётся, но есть проблемы. Например, в Алматы и Атырау фиксируются сильно завышенные стоимости в таких планах – это также требует решения.
– Какое место занимает экопросвещение в Казахстане? Почему люди часто игнорируют экологические темы?
– Устойчиво существует мнение, особенно среди академиков, что экология – это забота развитых стран. По пирамиде Маслоу человек сначала заботится о еде и жилье, потом – об образовании, и только потом – об окружающей среде.
Большинство казахстанцев живут на зарплату в 200-300 тысяч тенге. При этом уровень инфляция около 20%, цены на продукты и услуги постоянно растут. В таких условиях людям просто не до экологии и экологического просвещения.
Чтобы говорить об экологическом просвещении, нужно сначала изменить экономическую политику и прекратить противопоставлять экономику и экологию. В основе экономики должна быть экология.
Например, недавно я увидела рекламу Отбасы банка, в которой продвигали жилой комплекс «Республика», построенный на месте осушённого озера Малый Талдыколь. Если государственный банк рекламирует такое, чего ждать от обычных граждан?
Это риск подтоплений и разрушения зданий. Экологическое просвещение нужно начинать с акиматов, государственных банков, ЖКХ.
– Если бы у вас была возможность завтра внедрить один экологический закон или реформу, то что бы это было?
– В 2019 году, когда было создано Министерство экологии, геологии и природных ресурсов, это вызвало воодушевление. Я тогда сходила на встречу с министром Мирзагалиевым, рассказала о нескольких проблемах, давала предложения. Мы выступали на конференциях, семинарах.
Но со временем стало ясно: если назначенный министр не понимает сути экологических процессов, если он сам никогда не работал в этой сфере, то ни экспертные советы, ни профессиональная экспертиза не помогут.
Поэтому мы перестали давать предложения. Я считаю, что экологические изменения нужно не предлагать, а внедрять собственными силами – идти и делать.
Когда ты просто эксперт, на это уходит очень много времени и усилий, и всё это бесплатно. В Мажилисе не предусмотрено финансирование для внешних экспертов. Там 98 депутатов, но ни одного эколога. Нам приходится объяснять элементарные экологические термины, не говоря уже о законопроектах и их конструкции.
Поэтому в Мажилисе обязательно должны быть экологи, минимум 4-5 человек. Тогда можно будет разрабатывать и принимать законы, а главное – следить за их реализацией.
Кроме того, во главе Министерства экологии должен стоять профессиональный эколог. Только в этом случае можно будет принимать и законы и обеспечить их реализацию на деле.
– Что вы посоветуете молодым людям, которые хотят стать экологами в Казахстане? Стоит ли идти в эту сферу?
– Молодым людям, которые интересуются этой сферой, я советую сначала понять, нравится ли им действительно находиться на природе, изучать качество воздуха, воды, почвы. Важно, чтобы у человека был пытливый ум и настойчивый характер. Только тогда стоит идти учиться на эколога и именно на инженера-эколога.
На рынке труда сейчас ощущается нехватка таких специалистов. У нас много выпускников по специальности «экология», но большинство из них – это экологи-природники, занимающиеся посадкой деревьев или выпускники факультетов лесного хозяйства. В промышленной экологии таких кадров не хватает.
Работа высших учебных заведений должна быть перестроена под потребности рынка труда. Сейчас же всё делается наоборот – учебные программы подстраиваются под преподавателей, а не под реальные вызовы и спрос.
– Какая книга, фильм или человек оказали на вас самое сильное влияние в экологическом плане?
– В первую очередь я бы назвала маму. Она с ранних лет прививала нам экологичные привычки, хотя тогда в 90-х об этом никто и не говорил. Мы сортировали пищевые отходы и отдавали их соседям, у которых был скот, упаковку собирали отдельно. Мама шила вещи из старой ткани, на пикниках всегда убирали за собой мусор. Отец тоже повлиял – он был зоотехником и лечил животных. Всё это повлияло в итоге на то, что я пришла к экологии.
Из фильмов сильное впечатление произвёл «Тёмные воды» (2019) – история юриста, который ушёл из корпоративного сектора, чтобы защищать людей, пострадавших от загрязнения. Также «Эрин Брокович» о вреде шестивалентного хрома. Эта проблема, к слову, актуальна и для Казахстана. В 1950-х в Актюбинской области построили завод АЗХС, и сточные воды с шестивалентным хромом сбрасывали в реку Илек. С тех пор его периодически обнаруживают, и в регионе высокий уровень онкологических заболеваний. Мы не можем игнорировать такие вещи.
Но, пожалуй, наибольшее влияние на меня оказала экспедиция в Арктику. Мы изучали, как развивается туризм, как живут местные. Всё это дало мне полное ощущение, насколько хрупка и в то же время мощна наша планета.
Похожее впечатление произвела Бразилия – совершенно иная, но тоже невероятная. Природа там настолько массивная и разнообразная, что человек рядом с ней выглядит ничтожно малым. После таких поездок я начала мыслить глобально, а действовать – локально.
Пусть изменения идут медленно, пусть власть меняется, но мы продолжаем работать. Изменения возможны. Но всё могло бы происходить быстрее и эффективнее, если бы в министерства и комитеты приходили действительно компетентные люди. И я уверена: казахстанские экологические проблемы можно решать, когда во главу Министерства экологии придут экологи.
